Реферат по философским проблемам науки и техники на тему «Научная рациональность»

Введение

Динамичная смена системы жизнедеятельности общества на рубеже веков с необходимостью приводит к смене и типа мышления, к становлению его новой парадигмы. Такой парадигмой может быть постнеклассическая рациональность, которая сегодня активно исследуется в различных областях: философии, истории, синергетике и др. В этих условиях обращение к исследованию сущности и особенностей нового типа рациональности актуально, а для решения задачи ее понимания просто необходимо. И хотя по данной проблеме уже имеется немало работ, в ней сохраняются «белые пятна», что повышает актуальность и значимость предлагаемого исследования. Цель работы проанализировать научную рациональность. Для достижения цели необходимо решить ряд задач:

1. Определить научную рациональность и традиции.
2. Изучить эволюция типов научной рациональности
3. Рассмотреть основные характеристики и свойства научной рациональности

1. Научная рациональность и традиция

В методологии научного познания рациональное истолковывается как соответствую­щее законам разума, законам логики, методологическим нормам и правилам. До недав­них пор образцом рационального была наука, все остальное становилось рациональным только благодаря связи с наукой. Но сейчас каждая область познания и практики (поэ­зия, искусство, политика, управление) имеет свои стандарты рациональности, не всегда совпадающие с научными [8. С. 296]. Рационализмом называют философию, рассматривающую определенные принципы как выражение сущности разума. Но когда мы определяем рациональное через разумное, мы попадаем в порочный круг. Неправильно отождествлять рациональное и с научным, т. к. не все научное рационально [4], и рациональна не только наука, но и повседневность и миф, рациональным может быть не только знание, но и практика, поведение и т. д. Отождествление научного с рациональным берет начало в эпохе Просвещения, когда все традиционное отвергалось как иррациональное, в то время как оно было либо нерациональным, либо дорациональным. Рациональному и научному приписывались обоснованность, последовательность, ясность, интерсубъективность. К сфере рационального относят также технику, производство, законодательство, полезные обычаи, моральные нормы, если они обладают общепонятностью и целесо­образностью. Для прикладной науки и методологии рациональность связана не с истин­ностью, а с эффективностью [16. С. 280]. В естествознании рациональным компонен­том считается прежде всего теоретическое объяснение, противостоящее описательному эмпирическому знанию. Среди всех разновидностей рационализма К. Поппер положительно оценивает лишь «критический рационализм», отвергая «некритический рационализм», «псевдора­ционализм» и «иррационализм» [13. С. 262]. «Критический рационалист», например Сократ, осознает, что слишком полагаться на разум нерационально, что в науке строгое доказательство редко решает проблему, хотя и является средством достижения более отчетливого понимания. «Некритический рационалист» опровергает сам себя, т. к. его требование принимать только доказанное само не может быть доказано. «Псевдорацио­налистом» Поппер считает Платона, который верит, что обладает совершенным и досто­верным знанием. Иррационализм со своей стороны настаивает на том, что «природа» человека по пре­имуществу нерациональна, что рациональное знание может быть лишь поверхностным, а великим ученым присуща сверхразумная интуиция [13. С. 262]. В психологическом плане выбор ученым рационалистической установки остается иррациональным. Ни логи­ческая аргументация, ни опыт не могут быть причиной предпочтения рационалистиче­ского выбора, т. к. они сами являются его результатом. В эпоху Просвещения наука вела борьбу с традицией, с которой связывали все предрассудки и отжившие формы средневековья. Как говорил К. Маркс, «традиции всех мертвых поколений тяготеют как кошмар над умами живых». Но учение самого Маркса, хотя и позиционировало себя как научное и рациональное, включало и момент ирра­ционализма, признавая, что теории выражают классовые интересы. Иррационалистиче­ским по своей сути было и учение Гегеля—квинтессенция просвещенческого логоцен­тризма. Антигуманная сущность рационализма в полной мере проявилась в ХХ в., когда ошибки в реализации «проекта модерна» породили в европе ряд тоталитарных режи­мов и поставили человечество на грань самоуничтожения. В «ситуации после Освен­цима» (Т. Адорно) наступило разочарование в науке и в рациональности, и возникло сильное общекультурное антимодернистское (постмодернистское) движение. Современная наука направляет вектор цивилизации в сторону техницизма, замещая собой культуру и подменяя ценности гуманизма научной рациональностью. При этом выяв­ляются деструктивные потенции рационализации как мировоззренческо-методологического феномена. Утопическая рациональность смыкается с технократизмом, в основе кото­рого лежит сугубо функциональный подход к обществу и человеку, который становится винтиком в четко функционирующем механизме, а общество уподобляется технической системе. Внутреннее единство утопизма и рационализма особенно рельефно обнару­жило себя в марксистском проекте. Наука как естественная, так и общественная как «служанка тоталитаризма» стала объектом критики со стороны «новых левых» интел­лектуалов в конце 60-х гг. На рационализм возлагается ответственность за попытки осу­ществления утопических социальных проектов. Постмодернизм квалифицирует рацио­нализм как «империализм логоса». На логоцентризм опираются ошибочные представления о прозрачности мира для сознания, а сознания для него самого, о непрерывности исто­рического развития, выражаемого понятиями «дух», «эволюция», «прогресс», заслоня­ющими реальную прерывность истории. логоцентризм утверждает, что бытию изначально присущ «разум», (подобно тому как если бы некий неприкасаемый смысл содержался изначально в любом тексте), так что природу можно «читать и понимать как книгу». «читатель» при этом обречен на пассивность, т. к. смысл текста от него не зависит. В противоположность этому постмодернизм подчеркивает, что смысл не извлека­ется из текста, а вкладывается в него, что теоретико-познавательная стратегия не может истолковываться как дешифровка скрытого смысла феноменов бытия. Мир не сообщ­ник нашего познания, и не существует никакого априорного или преддискурсивного предвидения смысла. Текст—это «игра означающих» при отсутствии означаемого, когда означающие—это симулякры, самореферентные знаки [12. С. 648]. если понимать сво­боду как «плюрализм интерпретаций» (Р. Барт), то ограничение интерпретатора един­ственным смыслом и есть тоталитаризм. С другой стороны, развитие методологии науки в ХХ в. привело к отказу от раци­оналистической «стандартной концепции научного знания» [10. С. 37], поддерживав­шейся неопозитивизмом, видевшим идеал науки в унификации и формализации научного знания на основе физикалистского языка и семиотики. Рациональность науки была пробле­матизирована прежде всего констатацией социокультурной обусловленности если не содер­жания естественно-научного знания, то во всяком случае методологических норм и ориен­тиров в постнеклассическую эпоху, что предполагает отнесение знания не только к объекту, но и к субъекту. Постмодернистская методология науки утверждает, что нормативная структура науки не может быть доведена в эксплицитной форме до сознания ученых, так что нет оснований считать их деятельность рациональной. Это значит, что в научном творче­стве активно участвуют факторы иррациональные: социокультурные установки, привер­женности интересам и т. п.,—поэтому научная рациональность расширяется до рациональ­ности вообще, выступая конкретизацией общих критериев понимания и целесообразности. В рамках такой абстрактной рациональности иррациональное оказывается ее частью, уточняющей содержание рациональности. Психология со своей стороны указывает на «теневую» сторону личности, проти­востоящую рациональной, как на вместилище личного и коллективного бессознатель­ного, «злое» начало, которое обеспечивает нас необходимыми инстинктами, реакциями, «чувством реальности». Эта сторона личности, «тень» (К. Г. Юнг), и есть главный источ­ник творческих импульсов в искусстве и науке. лишь анализ спонтанной творческой деятельности создаст эффективно работающие эвристики, не подавляющие потенций бессознательной психики [3]. если мы примем концепцию теоретической нагруженности фактов и представле­ние о потере содержания при переходе от одной парадигмы к другой (Т. Кун), то у нас не будет каких-либо оснований для рационального выбора между конкурирующими теориями. Хотя логическое и эмпирическое обоснование теории невозможно свести к описанию ее исторических корней, многие современные методологи отказываются отделять оценки обоснованности теорий от изучения их происхождения, следуя Куну, Хюбнеру и лакатосу в неприятии попперовской идеи внеисторической философии науки. Даже если научное знание и не может быть «личностным» (Поланьи), т. к. это противо­речит «воспроизводимости», фактически ни эксперимент, ни наблюдение не воспроиз­водимы, т. к. для установления идентичности результатов второго эксперимента с пер­вым потребуется третий эксперимент и т. д. «Неорационалист» Г. Башляр видит возможность сохранения научной рациональ­ности и отделяет ее от философского рационализма, показывая, что наука соединяет раци­онализм и реализм, в то время как философия их разъединяет. Наука не просто продукт разума, а продукт разума, адаптированный к природе, на законы которой мы не в состо­янии повлиять. Поэтому научный рационализм, в отличие от философского, контроли­руется экспериментом. Так, Эйнштейн показал, что априорная концепция одновремен­ности пространственно разделенных событий не может быть подтверждена на практике. Значит, научный рационализм не отрывается от практики научного исследования. Он имеет конструктивный характер, т. к. по своей сути рациональная установка нацелена не на вос­произведение существующего, а на его реорганизацию [5. С. 288]. Развитие науки, говорит Г. Башляр, представляет собой пример открытого и раз­вивающегося рационализма, который не может быть автоматической процедурой или логическим руководством. Становление рационализма происходит по мере развития науки, приобретения понимания проблем своего времени, рационалист—сын своего времени, а не пророк будущего. Наука есть реализация рационального. Вместе с тем, ученый должен быть человеком своей культуры, значит, принадле­жать к традиции. Рациональность есть вера в упорядоченность мира, и эта вера не воз­никла из науки, а была ее предпосылкой. В архаике природа, как и люди, подчинялась морально-правовому порядку, который поддерживался Немезидой. Каузальное и норма­тивное не противопоставлялось. «Вина» была прообразом «причины». Недаром «зако­нами» называют как социальные, так и природные регулярности. Представления о рациональном исторически изменчивы. Древние исходили из прин­ципа «подобное познается подобным»: природа познаваема разумом, только если она сама устроена разумно. В ту эпоху антропоморфизм был формой рационального познания. В Средние века природа как творение Бога была лишь ограниченно доступна для ее рационального познания человеком, который может полностью понять лишь то, что создано им самим. Познание дополнялось и корректировалось Откровением. В XVII–XVIII вв. и эмпирики, и рационалисты, и Кант рассматривали рациональное познание как конструирование природы по априорным законам рассудка. Трансцендента­лизм считает, что познание возможно благодаря опоре на внеисторические априорные эле­менты. Но история науки не подтверждает этого, хотя возникшие еще в XVII–XVIII вв. онтологические принципы до сих пор включаются в научную картину мира. В XIX в. с развитием гуманитарного знания «объяснению» как методу «наук о природе» противопоставляется «понимание», специфичное для «наук о культуре», занимающихся поисками смысла (В. Дильтей). При этом рациональное связывалось с «объ­яснением», а иррациональное с «пониманием» как с неметодической формой познания. Ориентация науки на идеал метода («методологизм») повлекла за собой то, что фено­мен понимания был отчужден от нее. Герменевтика как «искусство понимания» нацелена не на описание или объясне­ние своего объекта, а на выявление заключенного в нем смысла. Объектами понимания могут быть тексты, люди с их намерениями, а также и явления природы. Ничто не рационально и не иррационально «само по себе», а становится таковым только с учетом «начальных условий». Нерационально стремиться к абсолютной точности в измерениях величины, когда по условиям эксперимента достаточно определить ее поря­док. В классической физике рационально было считать массу постоянной, т. к. это упрощало картину. В теории относительности рациональна как раз зависимость массы от скорости. Для языка науки рациональна однозначность терминов, которые специально берутся из иностранных языков, чтобы избежать посторонних коннотаций. Но для обычного языка рациональна как раз многозначность, метафоричность, поскольку это облегчает общение. Наиболее устойчивой структурой рациональности во всех случаях оказывается понимание, основой которого служит языковое общение, так что именно язык несет в себе универсальность понимания. Разговор—не сумма двух монологов. В разговоре возникает общее семантическое поле, различные мнения преобразуются, а не просто складываются. Межчеловеческая общность строится в диалоге, после чего вновь погру­жается в молчание понятности и самопонятности. Все невербальные формы понимания нацелены на понимание, достигаемое в диалоге. Именно в языке при переходе его от функции выражения к функции значения и происходит впервые становление рациональности [9]. Но поскольку в основе языко­вой картины мира лежит еще дорефлексивная рациональность повседневного опыта, постольку идет постоянная «критика языка» и в античности, и в Новое время, и созда­ются проекты рационально устроенных искусственных языков [11. С. 230]. Вопреки распространенному мнению, понимание и объяснение не противостоят друг другу, а имеют общую основу и общую цель. Интерпретация в естественных и в гума­нитарных науках пользуется гипотетико-дедуктивным методом. Стремясь как к объяс­нению, так и к пониманию, мы формулируем гипотезы относительно познаваемого, чтобы они согласовались как с нашими представлениями, так и с данными опыта, вслед­ствие чего мы не можем не верить в их истинность. Таким образом, эти гипотезы ста­новятся частью нашего рационального знания. Они объясняют нам то, что мы стре­мимся понять, и тем самым способствуют пониманию, позволяя включить то, что еще не понято, в систему наших представлений о мире. Нужно отличать эксплицитное использование гипотез от имплицитного, когда сам процесс формулировки гипотез не тематизируется, и мы познаем как бы непосредственно, интуитивно. Понимание подобно восприятию как непосредственному схватыванию объ­екта, обходящемуся без выдвижения гипотез об объекте [15]. Интерпретация же подобна построению теории, когда мы явно выдвигаем гипотезы относительно того, что мы еще не поняли, с целью согласования этого с тем, что уже понятно. Сравнение с теорией оправ­дано и потому, что интерпретация никогда не бывает полной, и, хотя это верно и для пони­мания, мы в этом не отдаем себе отчета, поскольку гипотезы в этом случае не тематизиру­ются. Так что понимание и объяснение различаются лишь тем, что в одном случае гипотезы создаются и используются явно и осознанно, а в другом—неявно и без осознания. Понимание не есть только событие в познании, а есть событие и в жизни тради­ции, т. е. имеет онтологическое измерение. Только принадлежность к традиции делает возможным слияние горизонтов интерпретатора и текста, за которым стоит автор и его эпоха. Действие традиции, к которой принадлежит интерпретатор, не осознается послед­ним, оставаясь, тем не менее, основанием понимания. Таким образом, в научном позна­нии воспроизводится структура «жизненного мира», к которому как к основанию вся­кой рефлексии приводит трансцендентальная редукция. «Даже методологически обоснованные суждения, которые мы считаем объектив- ными, являются предрассудками» [1. P. 80]. «чистое» сознание вообще не способно что- либо понимать. Действие традиции—это действие на нас нашего собственного про- шлого ровно в той мере, в какой мы его понимаем. Но то, что на нас действует, не может быть простым объектом, мы вступаем с ним в диалог как с субъектом, поэтому струк- тура понимания есть структура диалога [2]. Парадигма Куна есть своего рода традиция, поскольку включает «фоновое знание», практические навыки и этику, она шире рацио- нального знания. Работа в пределах парадигмы означает следование образцам и правилам. Парадигма и усваивается на примерах решения отдельных задач. Усвоение парадигмы озна- чает не столько изменение в знании, сколько изменение в способе деятельности, в ценност- ных ориентациях, мировоззрении и т. п. Опора на образцы и правила, согласно «позднему» Витгенштейну, необходима там, где познание или практика совершается в нечетко опреде- ленных условиях, допускающих неоднозначное истолкование. Универсальной моделью здесь выступает обычный язык, усвоение которого происходит в ходе «языковых игр». П. Фейерабенд идет дальше Куна: не только парадигма, но и наука в целом есть традиция Запада, присвоившая себе право подавлять другие традиции как иррациональ- ные. «Разум» рационалистов—это нечто подобное богу—трансцендентное и внеистори- ческое [14. С. 492]. Но, например, «здравый смысл» или «языковая картина мира» не содер- жат эксплицитных универсальных принципов («макронарраций»), а охватывают универсум опыта с помощью примеров, частных случаев, исключений и т. п. нерациональных средств.

2. Эволюция типов научной рациональности

Рациональность (от лат. ratiо — разум) — термин, зародившийся в философии и символи­зирующий одну из ее ключевых тем, фундамен­тальную проблему, изначально лежащую на пе­ресечении принципиальных философских идей и тенденций. Сегодня она связывается в первую очередь с особенностями развития современной рациональной цивилизации, с основополагаю­щей ролью науки, стимулирующей развитие но­вейших технологий, с необходимостью рефлек­сии над феноменом рационального сознания, с самоценностью научно-технического разума как неотъемлемого элемента социальной действи­тельности [3, с. 23]. Многие исследователи сходятся во мнении о том, что феномен рациональности довольно трудно поддается изучению. Как отметил Юрген Хабермас, современный уровень исследования рациональности зачастую делает связанную с ней проблематику просто «необозримой» [7, с. 144]. Российский философ В. Н. Порус придерживает­ся следующей точки зрения по данной пробле­ме: «Рациональность — волнующая загадка. Удивительный факт: хотя без обсуждения этой темы не обходится практически ни одно совре­менное философско-методологическое исследо­вание, хотя споры вокруг проблемы рациональ­ности не утихают и становятся все более ост­рыми, хотя массив литературы, прямо или кос­венно посвященной этой теме, увеличивается лавинообразно, нет ни общепринятого опреде­ ления понятия «рациональность», ни согласия в том, что считать проблемой, связанной с этим понятием. Более того, высказываются сомнения в том, что это понятие вообще необходимо в фи­лософии и методологии науки. Такое положение можно назвать скандалом в философии» [6]. В современной науке трансформация поня­тий рациональности связывается с изменениями самого «образа науки», поскольку она «стала ближе к реальности, к живому, изменяющемуся, творческому человеческому познанию, предпо­лагающему многообразие, изменение и смену канонов и принципов научной рациональности» [1, с. 21]. Итак, именно науку принято считать наибо­лее «чистой» формой рациональности. Наука как вид рациональности гетерогенна в силу то­го, что для разных исторических эпох характер­ны свои типы рациональности, каждому из ко­торых соответствует определенный этап обще­ственной жизни, рационализации научной дея­тельности, включающий как когнитивный, так и социальный аспект. Исследователи выделяют в рамках философского дискурса три основные стадии в развитии концепции рациональности. Классическая, неклассическая и постнекласси­ческая рациональность соответствуют в теории познания различным формам идеализации по­знающего субъекта и предполагают различные типы рефлексии над деятельностью: «Классиче­ская наука и ее методология абстрагируется от деятельностной природы субъекта, в некласси­ческой эта природа уже выступает в явном ви­де, в постнеклассической она дополняется идеями социокультурной обусловленности науки и субъекта научной деятельности» [5, с. 64]. Классический тип научной рациональности, как правило, концентрируя внимание на объек­те, стремится элиминировать все относящееся к субъекту, средствам и операциям его деятель­ности. Философское осмысление и обоснование достижений науки в рамках классической ра­циональности, как правило, было сконцентри­ровано на анализе онтологических принципов науки, понятий и представлений научной карти­ны мира. В качестве некого идеала в рамках классической рациональности выступало по­строение единственно верной картины природы, поиск «вытекающих из опыта и обобщающих опыт» понятий и принципов [3, с. 27]. Классическая научная рациональность яви­лась фундаментом для создания идеального «образа науки». Под ее влиянием формирова­лись такие фундаментальные принципы, как: 1) принцип детерминизма, который устанавли­вает однозначные причинно-следственные от­ношения между явлениями природы; 2) принцип чистой объективности и абсолютной истинности научного знания; 3) утверждение универсально­го научного метода; 4) признание единственно­сти истины и существования одной концепции об одном предмете; 5) утверждение прогрес­сивного, непрерывного, постепенного развития науки. Эти принципы и положения, в которых отражен классический тип рациональности, яв­ляются формообразующими, в том числе и для современной науки [12, с. 122—123]. Наступившее кризисное состояние класси­ческой рациональности во многом связывают с процессами научно-технического прогресса, а также чрезмерным игнорированием бытия чело­века, изгнанием из научной деятельности роли человеческих воззрений, ценностей, желаний, в число которых, несомненно, входили религиоз­ные потребности и чаяния. Исходной действительностью, с которой имеет дело пришедшая на смену классической неклассическая рациональность, выступает си­туация, в которой наряду с объективной состав­ляющей присутствует и субъектная. Некласси­ческую рациональность следует понимать не в духе негативизма по сравнению с классикой или умаления возможностей познания, а прежде всего как выявление тех неявных субъектных предпосылок и установок, которые обусловли­вают эти возможности [10, с. 26]. Характерной особенностью неклассической рациональности является отказ от абсолютной истины и допущение возможности одновремен­ного существования различных теоретических систем, которые по-разному объясняют один и тот же процесс, феномен или класс явлений действительности, оставаясь при этом истинны­ми в одинаковой мере, так как в каждой содер­жится момент объективного знания [9, с. 11—12]. Переход от неклассической к постнекласси­ческой картине мира характеризуется всё более высокой степенью включенности форм прояв­ления человеческой субъективности (способов рационализации, личностных, коммуникатив­ных, нравственно-этических и других характе­ристик). Характеризуя эпистемологические осо­бенности постнеклассической научной рацио­нальности, В. С. Степин совершенно справедливо подчеркивает, что «…постнеклассическая наука расширяет поле рефлексии над деятельностью, в рамках которой изучаются объекты». В отли­чие от неклассической науки «…она учитывает соотнесённость знаний об объекте не только с особенностями средств и операций деятельно­сти, но и с её ценностно-целевыми структура­ми» [2, с. 134—135]. Особенности формирования рационально­сти нового типа — постнеклассической — де­тально исследованы в работах П. П. Гайденко, А. Л. Никифорова, И. Т. Касавина, В. Н. Порус, Н. С. Автономовой, В. С. Швырева. Также осо­бое внимание постнеклассической рационально­сти уделяет В. С. Степин. Он подчеркивает, что познающий субъект в рамках постнеклассиче­ской науки должен не только «ориентироваться на неклассические идеалы… доказательности знания… но и осуществлять рефлексию над ценностными основаниями научной деятельно­сти, выраженными в научном этосе. Такого рода рефлексия предполагает соотнесение принци­пов научного этоса с социальными ценностями, представленными гуманистическими идеалами, и затем введение дополнительных этических обязательств при исследовании и технологиче­ском освоении сложных человекоразмерных систем» [5, с. 64]. Новая постнеклассическая рациональность сделала еще одно немыслимое с точки зрения «классики» допущение: она допустила в сферу знания промежуточные результаты познания, истинность которых не установлена [8, с. 206]. Постмодернистская философия, настаивая на принципиальном плюрализме, отказывается от «единого Разума» в пользу разного рода множе­ственности (смыслов, их связей, типов рациональности). Не существует ни единой верной концепции, ни «правильного мнения», все тео­рии, дискурсы имеют место быть, все мнения заслуживают уважения [1, с. 19]. В условиях постмодер­на науке приходится заново заниматься самообоснованием и самооправданием, поскольку постсовременность привносит с собой демонтаж многих традиционных институтов и, конечно же, науки как социокультурного института и ее яд­ра — научной рациональности [11, с. 199].

3. Основные характеристики и свойства научной рациональности

Рефлексия научного познания – это осознание неотъемленности процесса познания, на него влияют как внутринаучные цели и ценности, так и социокультурные ценности (влияние социальных ценностей на характер человеческого познания). Проблема выбора направления действия средств на какие-либо фундаментальные или прикладные (практические) научные исследования. Вмешиваются также этические соображения в процесс организации научного поиска. Для современного этапа характерна также проблема выбора направления денежных средств на какие-либо фундаментальные или прикладные (практические) научные исследования. Вмешиваются также этические соображения в процесс организации научного поиска (этическая сторона вопроса о клонировании человека). Еще одна черта постнеклассического типа рациональности: исследование сложных саморазвивающихся систем. Каждый тип привязан к конкретной глобальной научной революции. Рациональность — тип мышления (и соответствующего ему продукта — рационального знания), обладающего следующими необходимыми свойствами: 1) языковая выразимость (дискурсивность); 2) определенность понятий (терминов) и состоящих из них суждений (высказываний), их значения и смысла; 3) системность (наличие координационных и субординационных связей между понятиями и суждениями, характеризующих некоторую предметную область); 4) обоснованность (существование логических связей) между суждениями); 5) открытость для внутренней и внешней критики оснований, средств и результатов мышления; 6) рефлексивность (самоуправляемость процесса мышления); 7) способность к изменению и усовершенствованию всех компонентов мышления, включая его продукт. Научная рациональность — специфический вид рациональности, характерный для науки. Отличается от общей рациональности более строгой (точной) экспликацией всех основных свойств рационального мышления, стремление к максимально достижимой определенности, точности, доказательности, объективной истинности рационального знания. Научная рациональность всегда имеет исторический и конкретный характер, реализуясь и закрепляясь в парадигмальных для той или иной области научного исследования представлениях об идеале научного знания и способах его достижения. С точки зрения всеобщих характеристик сознания наука может быть определена как рационально-предметная деятельность сознания. Ее цель — построение мысленных моделей предметов и их оценка на основе внешнего опыта. Источником рационального знания не может быть ни чувственный опыт, ни художественное воображение…, а только мышление — в форме построения эмпирических моделей чувственного опыта или в форме конструирования теоретических объектов (мира «чистых сущностей», мира идеальных объектов). Полученное в результате деятельности мышления рациональное знание должно отвечать следующим требованиям: понятийно-языковой выразимости, определенности, системности, логической обоснованности, открытости к критике и изменениям. Требование определенности мышления — главное условие его рациональности. Необходимо подчеркнуть, что рациональное мышление (и рациональное знание) — более широкое понятие, чем научное знание. Хотя всякое научное знание рационально, не всякое рациональное знание научно. Оно имеет адаптивно-практический смысл, составляя необходимую основу поведения, всегда предполагающего и осуществляющего некоторый выбор между А и не-А Логическим репрезентантом требования определенности в мышлении выступает закон тождества — основной закон рационального мышления. Два других фундаментальных закона мышления — закон непротиворечивости и закон исключенного третьего — являются скорее следствием закона тождества, обеспечивая его реализацию.

Заключение

Предпосылкой научной рациональности является тот факт, что наука осваивает мир в понятиях. Научно-теоретическое мышление прежде всего характеризуется как понятийная деятельность, в то время как, например, в искусстве основной формой освоения мира является художественный образ. Именно оперирование понятиями и позволяет выполнять науке основные познавательные функции: описание, объяснение и предсказание явлений определенной предметной области. И именно поэтому каждая наука имеет собственный язык, собственную предметную область исследования и собственный метод. Опыт, содержащийся в фольклоре, художественной литературе, искусстве это «область истины», постигаемой неметодическими средствами. У фило­софии тоже нет критериев научной достоверности, а ее масштаб скорее совпадает не с мас­штабом науки, а с масштабом искусства. «Этот масштаб не свод правил, а скорее уме­ние, которое обязано подтверждать себя. Куда не простираются никакие методы, чего не достигает наука… там есть только один масштаб: точность сообразного, точность подобающим образом примеренного. Это не пустые слова, но и не новый метод, а почерп­нутый в жизненном мире опыт…» [7. С. 8]. Таким образом, сегодня можно констатиро­вать формирование рациональности нового ти­па — ценностно ориентированной [5, с. 65]. Она, в свою очередь, создает тип человека, который, с одной стороны, заинтересован в науке, а с другой — недостаточно понимает значимость ее фундаментальной составляющей, имеющей ми­ровоззренческий аспект. В условиях постмодер­на науке приходится заново заниматься самообоснованием и самооправданием, поскольку постсовременность привносит с собой демонтаж многих традиционных институтов и, конечно же, науки как социокультурного института и ее яд­ра — научной рациональности [11, с. 199]. Основные свойства научной рациональности: объектная предметность (эмпирическая или теоретическая), однозначность, доказанность, проверяемость (эмпирическая или аналитическая), способность к улучшению. Важно отметить, что реализация каждого из указанных выше необходимых свойств научной рациональности может быть достигнута и достигается существенно различным образом в разных типах наук (логико-математических, естественно-научных, инженерно-технологических и социально-гуманитарных). Это зависит как от предметной специфики соответствующего типа науки, так и от средств когнитивной деятельности с релевантным этим предметам внешним опытом.

Список литературы

1. Алексеев Б. Т. Понятие традиции в герменевтике и философии науки // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 6. 1996. Вып. 2.
2. Алексеев Б. Т., Косовский Н. К., Сележды С. М. и др. Рациональность, традиции, творчество и эвристика // Научная рациональность и структуры повседневности. Тезисы науч. конф. Санкт-Петербург, 22–23 ноября 1999 г. СПб.,1999.
3. Аллахвердян А. Г., Мошкова Г. Ю., Юревич А. В., Ярошевский М. Г. Психология науки. М., 1998.
4. Башляр Г. Новый рационализм. М., 1987.
5. Блауг М. Методология экономической науки или как экономисты объясняют. М., 2004.
6. Голик Н. М. Научная рациональность и концеп­ция когнитивного релятивизма // Изв. Саратов­ского ун-та. 2009. Т. 9, № 2. С. 18—22.
7. Горковенко И. А., Стрельченко В. И. Идея науч­ной картины мира: постнеклассическая рацио­нальность // Вестн. Ленинградского гос. ун-та им. А. С. Пушкина. 2010. Т. 2, № 2. С. 133—141.
8. Гадамер Х. Г. Актуальность прекрасного. М., 1991.
9. Ивин А. А., Никифоров А. Л. Словарь по логике. М., 1998.
10. Кассирер Э. Философия символических форм: в 3 т. М.; СПб., 2002. Т. 1.
11. Калинина Г. Н. Динамика образа научной рацио­нальности в призме изменений в основаниях по­стнеклассической науки // Изв. Тульского гос. ун-та. Гуманитарные науки. 2011. № 1. С. 22—30.
12. Малкей М. Наука и социология знания. М., 1983.
13. Медведев В. И. Язык как повседневная рациональность // Научная рациональность и струк­туры повседневности. СПб., 1999.
14. Мурейко Л. В. К проблеме рациональности мас­сового сознания // Изв. Российского гос. пед. ун-та им. А. И. Герцена. 2009. № 117. С. 126—143.
15. Никитина Ю. А., Корниенко А. В. Кризис совре­менного рационализма и становление коэволю­ционно-инновационной рациональности // Изв. Томского политехнического ун-та. 2010. Т. 316, № 6. С. 63—68.
16. Новейший философский словарь. Постмодернизм. Минск, 2007.
17. Поппер К. Открытое общество и его враги: в 2 т. М., 1992. Т. 2.
18. Порус В. Н. Рациональность. Наука. Культура // Lib.Ru: Библиотека Максима Мошкова. М., 2002. URL: ~ttр://lib.ru/FILOSOF/PORUS/raсiопalпоst.tхt (дата обращения: 02.05.2020).
19. Рожнов О. И. Виртуально-голографический ас­пект методологии информационной рациональ­ности, философский анализ // Вестн. Волжского ун-та им. В. Н. Татищева. 2013. № 1(12). С. 142— 154.
20. Сытых О. Л. Новая рациональность и проблема интерпретации знания в современной науке // Изв. Алтайского гос. ун-та. 2011. № 2-1. С. 205— 209.
21. Терешкун О. Ф. Натуралистическое осмысление техники в парадигме неклассической научной рациональности // Вестн. Удмуртского ун-та. 2013. № 3-3. С. 10—16.
22. Шорохова Н. А. Неклассическая рациональность экономической культуры // Вестн. Новгородского гос. ун-та им. Ярослава Мудрого. 2005. № 33. С. 25—30.
23. Шугуров М. В. Научная рациональность и хри­стианская мистика: от дивергенции к диалогу (заключение) // Вестн. Русской христианской гу­манитарной акад. 2009. Т. 10, № 4. С. 198—214.
24. Шуталева А. В. Классическая естественно-науч­ная картина мира: особенности формирования новоевропейской науки и трансформация принципов античной рациональности // Вестн. Ле­нинградского гос. ун-та им. А. С. Пушкина. 2011. Т. 2, № 2. С. 122—128.